За одного битого, двух не битых дают (из воспоминаний героя СССР С. Г. Курзенкова)

Герой Советского Союза Курзенков Сергей Георгиевич

К концу дня 25 августа забарахлил мотор моего самолета. Техник, механик и моторист работали всю ночь, чтобы к утру устранить неисправность и поставить машину в строй. Но дефектов оказалось много, и ремонт затянулся.

Во второй половине следующего дня техник доложил мне:
— Мотор исправлен. Можно проверять в воздухе.

У меня, как командира эскадрильи, была срочная работа, и я не смог принять от техника истребитель, и тем более опробовать его в полете. Решив сделать это попозже, включил самолет в число дежурных. А через полчаса моей эскадрилье приказали перейти на боевую готовность номер один, то есть быть готовой к немедленному вылету.

Подбежав к истребителю, я сел в кабину и, в ожидании сигнала на вылет, проверил работу мотора на слух. Успокоившись, выключил его. На основных режимах он вел себя нормально.

Через некоторое время в небе с треском разорвалась ракета. Я быстро запустил мотор и прямо со стоянки пошел на взлет.

Первый вылет закончился благополучно. Мотор работал исправно. Второй раз я поднялся в воздух уже без всяких сомнений в исправности техники.

Мы находились километрах в двадцати от аэродрома, на высоте около двух тысяч метров, когда мотор неожиданно сделал перебой. Бросив взгляд на приборную доску, я заметил, что падает давление бензина.

«Наверное, отказал бензонасос», — подумал я и переключил кран на резервный бак.

Однако это не спасло положения. Мотор, сбавляя обороты, дрогнул и остановился. Наступила непривычная тишина. Теперь свистел только воздух, обтекая быстро снижающийся самолет.

Мне нужно было планировать до аэродрома. Среди бесчисленных гранитных сопок, озер и порожистых речек он — единственный островок спасения. Я делал все, чтобы сохранять высоту, а она быстро падала… Под крыльями, похожие на расплавленный свинец, рябили неприветливые воды Кольского залива. Впереди — скалистый берег, сопки и сосны. Между сопками — узкие и короткие ущелья да кое-где озера. Аэродром за горой. Через нее не перетянуть…

Оставались считанные метры спасительной высоты. И еще меньше времени, чтобы принять решение, куда сесть — на воду или в сопки.

Я вспомнил: к юго-востоку от нашего городка, извиваясь лентой по склонам сопок, проходит дорога. Перед Кольским заливом она спускается в ущелье. Вот там я и решил садиться. Два энергичных разворота, и самолет вышел на прямую.

Но на пути оказалась сопка с соснами. Она закрывала ущелье, не позволяя приблизиться к нему на малой высоте.

Чуть не задевая за вершины сосен, самолет перетянул через эту преграду. И я увидел: до дна ущелья еще метров пятнадцать. Теперь избыток высоты стал моим врагом. Требовалось как можно быстрее ее потерять, а это можно было сделать только скольжением. Накренившись, истребитель заскользил, падая на крыло. Над серединой ущелья я выровнял самолет, но все попытки «притереть» его к темно-зеленому мху оказались напрасными. Скорость не погасла, и самолет не «хотел» садиться.

3а эти секунды, пока истребитель «брил», я определил: ущелье короткое. Впереди — темная отвесная скала. Если не отверну — врежусь в нее на скорости около двухсот километров в час.

«Чем лобовой удар в скалу, лучше в сосны», — пронеслась мысль, и я резким движением ноги развернул самолет вправо.

Один за другим последовали удары. Это крылья срубили две сосны толщиной с телеграфный столб. Но и сами они отлетели. А не потерявший скорости бескрылый фюзеляж стремительно, со страшным скрежетом и визгом скользнул между соснами, вверх по сопке, и замер на ее вершине.

Еще грохотало уходящее в сопки эхо, когда я уловил запах гари и выскочил из кабины. Пожар? Однако огня не увидел. Рядом, чуть завалившись набок, лежал фюзеляж.

Ниже, у подножия сопки, голубела плоскость одного крыла. Второе стояло на ребре, прижавшись к соснам. Самолет разбит, а я невредим. Стало жаль крылатого друга, словно он был живым существом. Первое, о чем я подумал: какая причина вызвала остановку мотора и кто в этом виноват? Раздумья прервал чей-то голос:
— Смотрите! Летчик-то живой! Я обернулся. Метрах в десяти по сопке пологой спиралью спускалась дорога. На ней стояли автобус и грузовик. Рядом какие-то люди. Они испуганно смотрели на меня. Молчание длил ось недолго. Я не успел даже бегло всех рассмотреть, как оказался окруженным мужчинами и женщинами в штатском. Посыпались вопросы:
— Неужели вы невредимы? Не ранены и не ушиблись? Может, вам помочь?

И каждый, словно не веря глазам своим, осторожно дотрагивался до меня. Незнакомцы оказались актерами из фронтовой бригады Малого театра.
— Из Москвы! — обрадовался я.

Встреча была короткой. На горизонте, изрезанном вершинами сопок, догорала заря. С залива тянуло прохладой. Наступил вечер. Артистам надо было спешить. Часа через полтора они покажут спектакль, и я оказался первым, кто получил персональное приглашение посмотреть пьесу А.Н. Островского «Волки и овцы».

Уезжая, актеры предложили мне отправиться с ними. Я отказался. Пока не прибудет охрана, не имею права покинуть разбитый самолет. Я только попросил сообщить дежурному по гарнизону о моей вынужденной посадке. Актеры уехали, взяв с меня слово быть на их спектакле.

Оставшись один, сел неподалеку от самолета на замшелый камень и, мучительно переживая аварию, закурил.

Я не, слышал, как к вершине сопки подъехал «виллис». Из задумчивого состояния вывел раскатистый бас:
— Товарищ капитан, грустить не положено! Нужно радоваться, что уцелели!

Я поднял голову и увидел спускающихся по сопке инженера полка и с ним двух матросов с автоматами.

Наш инженер был среднего роста, крепкого сложения, хороший специалист с характером оптимиста. Он не спеша подошел, осмотрел меня с ног до головы, потряс за плечи крепкими, как тиски, руками и, обратившись к матросам, сказал:
— Вот вам доказательство! ВВС — страна чудес. Самолет разбит, а летчик цел… И посмотрите на него, он еще недоволен…
— А чему тут радоваться, товарищ инженер? — с укором ответил я. — Да, я невредим, а на что похож самолет?
— Самолет? Сейчас тоже осмотрим, — невозмутимо проговорил инженер, подходя к фюзеляжу. — Ну и молодец, капитан! Крылышки ему оторвал как по заказу, даже узлов крепления не повредил. Помята нижняя обшивка… Сущий пустяк…

И, как врач у постели больного, поставил диагноз:
— Завтра вывезем его на аэродром. Подвесим другие крылышки, на вал мотора — новую «вертушку», выправим обшивку, а на следующий день, капитан, пожалуйста, в полет… Самолетик будет лучше нового… Сами знаете, сколько за битого небитых дают!
— Мне кажется, за таких битых арест дают, — не замедлил ответить я.
— Ну что вы, капитан! По-моему, на вас такое не распространяется.

Оставив у самолета охрану, мы сели в машину и поехали на командный пункт.

Выслушав доклад, командир полка майор Туманов приказал мне отдыхать двое суток. Окруженный друзьями, я смотрел веселый спектакль москвичей, но тревожная мысль: «Кто виноват?» — не покидала меня.

На другой день сообщили: комиссия установила причину остановки мотора. Техник забыл законтрить штуцерную гайку бензопровода. От вибрации она отвернулась, и бензин из баков дождем вылился на сопки.

Вроде я был не виноват. Командование даже отметило выдержку и правильность моих действий в столь сложных условиях посадки. Но я испытывал другое чувство. Я забыл о нашем золотом правиле: «Доверяй, но проверяй». Если бы я помнил его, проверил работу техника, может быть, этой аварии и не произошло.