Навигация 
1 апреля 1945 года мы стояли в «отстойнике» N 26 военно-морской базы в Куре, ожидая своей очереди входа в док для производства быстрого планово-профилактического ремонта. Я был младшим офицером радиолокационной службы на борту суперлинкора «Ямато».
Японский суперлинкор «Ямато» во всей красе
Внезапно громкоговорители корабельной трансляции, нарушив тишину раннего весеннего утра, передали приказ: «Начать подготовку к походу в 08:15. Подъем якоря в 10:00!», войска Соединенных Штатов высадились на Окинаве!
О предстоящем походе никто ничего толком не знал. Пойдем ли мы Симоносекским проливом, чтобы, приняв топливо в Сасебо, ринуться прямо на юг? Или пойдем проливом Бунго? Где произойдет сражение? Какие корабли будут сопровождать и прикрывать «Ямато»? Станет ли это сражение решительным за обеспечение господства в южных морях? Громкоговорители снова пролаяли очередной приказ: «Всем командирам боевых частей! Поднять наверх все воспламеняющиеся материалы и предметы! Собрать и сгрузить на берег все вещи личного состава! Все водонепроницаемые двери и люки задраить по-боевому! Всем командирам боевых частей проверить водонепроницаемые отсеки!.. Последняя шлюпка на берег в 08:31!»
Я командовал последней шлюпкой на берег, которая вскоре направилась к пирсу N 1. Серые облака закрывали небо, над сонной военно-морской базой и рейдом стелился небольшой туман. Прибыв к пирсу и закончив все дела с берегом, мы провели перекличку, чтобы никто не опоздал на последнюю шлюпку. Любому, кто бы не явился на корабль к боевому походу, угрожал расстрел.
Возвращаясь на «Ямато», мы подготовили тали для немедленного подъема нашей шлюпки на борт линкора. Покрашенный в серебристо-серый цвет «Ямато» возвышался, над гладью рейда, как гигантская скала, подавляя своими огромными размерами все вокруг. Стоявший невдалеке на якоре крейсер «Яхаги», когда мы поднимались на борт линкора, просигналил прожектором: «Подготовка к походу закончена…»
В 10:00, снявшись с якоря, «Ямато» начал выходить в море. В этот день линкор шел один. Наши сердца были наполнены радостью и гордостью. Со стоящих в гавани кораблей тысячи глаз следили за медленно идущим по каналу гигантом. Это было молчаливое, торжественное и очень трогательное прощание. Поистине, наше отплытие получилось торжественно-величественным.
Пока мы шли по направлению к морю Суа-надо, командир и старшие офицеры, собравшись на мостике, обсуждали оперативный план. На штурманском столе была развернута подробнейшая карта окружающих Окинаву вод. Вокруг острова была вычерчена дуга, центр которой находился на плацдармах высадки противника, а радиус составлял 40 километров — дальность стрельбы орудий главного калибра нашего огромного линкора.
С наступлением темноты «Ямато» встал на якорь у побережья Митадзири. Несколько эсминцев пришли туда раньше нас, проскочив проливом Кии, непроходимым для нашего корабля. Наша нынешняя стоянка была местом сбора всего отряда. Корабли покидали Куре поодиночке, чтобы обеспечить наивысшую секретность. Связь с берегов отсутствовала, все были на своих местах и ждали только сигнала начать движение.
Между тем всему экипажу было приказано построиться на верхней палубе. 3000 человек, одетые в боевую форму цвета хаки, молча стояли по стойке «смирно», когда капитан 1-го ранга Арига зачитывал нам боевой приказ и объяснял поставленную перед нами задачу, выразив глубокую надежду, что каждый из нас окажется достойным славного имени нашего корабля. В завершение старший помощник командира капитан 1-го ранга Номура провозгласил: «Пусть «Ямато» станет Священным Ветром и уничтожит флот американских варваров! Пусть этим он прославит свое героическое имя!»
Сообщение о том, что в районе находится американское оперативное соединение, которое в любой момент может обрушить на нас удар с воздуха, держало нас в постоянном состоянии готовности. На рассвете следующего дня мы были на боевых постах, но заметили только один бомбардировщик Б-29. Американец вслепую сбросил бомбу, которая никаких повреждений не причинила, но нас беспокоило другое. Американец наверняка вел аэрофотосъемку района, а это очень уменьшало наши надежды на сохранение секретности и достижение внезапности в предстоящем походе. После полудня стали потоком идти сообщения, что многие районы Японии подверглись тяжелым воздушным налетам. Наши сердца горели жаждой мщения, и все с нетерпением ждали выхода в море, чтобы отомстить врагу.
К заходу солнца мы вернулись на якорную стоянку. К нашему борту подошел рейдовый катер, с которого по трапу резво вбежали на палубу примерно 50 курсантов военно-морского училища. Их всех распирало от гордости, что проходить предвыпускную практику им предстоит на «Ямато». А между тем снова было передано предупреждение, что завтра весь наш район подвергнется удару авиации противника.
На рассвете 4 апреля было объявлено предупреждение о приближении американских самолетов. Не теряя ни минуты, все корабли стали выходить из гавани, чтобы рассредоточиться в открытом море. Только после того, как угроза воздушного налета миновала, мы вернулись на якорную стоянку.
...в годы Великой Отечественной войны были разработаны специальные агитационные бомбы с корпусом из дерева, чтоб не калечить солдат противника.Примерно в 17:30 громкоговорители боевой трансляции передали следующую серию приказов: «Всем курсантам приготовиться оставить корабль! Всем боевым частям приготовиться получить положенное количество саке. Открыть корабельную лавку!»
Мы чувствовали, что каждый приказ все более приближает нас к столь желанному рейду на Окинаву. Курсанты собрались, чтобы немедленно оставить корабль, но мы пригласили их к себе в кают-компанию для прощального тоста. Когда штурманский офицер поднимал свою чашку саке, она выскользнула из его дрожащих пальцев, упала на палубу и разбилась. Вспыхнув от стыда, штурман опустил голову. Все с печальным укором смотрели на него. Каждый из присутствующих понимал, что в ближайшем будущем его ждет неизбежная смерть, возможно даже скорее, чем предполагалось… Все надеялись встретить неизбежное с легким сердцем и тихой радостью, но не все могли скрыть своих чувств.
По всем боевым частям в печальной торжественности шли прощальные пирушки. В 23:00 старший офицер дружелюбно, но решительно отдал приказ: «Я был рад наблюдать за вашим сегодняшним весельем. Теперь — все. Время кончилось. Свободные от вахт — по каютам, остальным — по местам!»
С обоих бортов «Ямато» встали эсминцы и баржи. Шла разгрузка ненужных в походе грузов и личных вещей экипажа, принималось топливо. На корабле был объявлен аврал. Стояла прекрасная лунная ночь. Напряженная атмосфера предстоящего рейда чувствовалась в каждом уголке корабля.
В час ночи 6 апреля была объявлена воздушная тревога. Самолеты, однако, прошли где-то на большой высоте, и зенитная артиллерия огня над нашей базой не открывала.
Около 02:00 курсанты сошли на ожидавший их эсминец и отправились на берег. Вес они были очень молоды и преисполнены энтузиазма, их самой заветной мечтой было бы служить на «Ямато». Было жалко смотреть, как они спускались по трапу, когда все их мечты разбились подобно чашке саке, упавшей на палубу. Многие плакали, как дети.
На этом же эсминце линкор покинули и те члены экипажа, которых по разным причинам списали с корабля. В основном это были серьезно больные, которые не в состоянии были выполнять свои обязанности по боевому расписанию. Мы, молодые офицеры, упрашивали командира отпустить с корабля всех, кому перевалило за 40 лет. Старшие офицеры посовещались, но отпустили очень немногих.
Подготовка к бою закончилась быстро. Передав нам свое топливо, эсминцы отошли от борта. Но их запасов явно не хватало, чтобы заполнить огромные цистерны «Ямато». За всем этим, за каждым нашим движением, за каждым шагом, кружась высоко в небе, наблюдали американские самолеты.
С рассветом предутреннюю тишину вновь нарушили громкоговорители боевой трансляции: «Съемка с якоря в 16:00. В 18:00 всем построиться на баке!»
Снова и снова проверялись водонепроницаемые переборки. Во всех отсеках, на палубах, всех боевых постах росло напряжение, несколько спавшее благодаря объявлению по трансляции: «Последняя почта на берег в 10:00!»
Последняя почта? Ну и что? Что я могу написать в последнем письме? Мне совершенно не хотелось этого делать. Но все вокруг стали убеждать друг друга, что следует послать родным последнюю весточку, отлично понимая, что это будет не письмо, а нечто вроде последней воли или завещания. Я написал: «Пожалуйста, раздайте все мои вещи. Позаботьтесь о себе и будьте счастливы до последних дней. Я буду молиться за вас!» Бросив это письмо в почтовый ящик, я оборвал последнюю связь с домом… Это было начало конца всему.
В кают-компании нам объявили, что Его Величество дарит нам сигареты и другие вещи из корабельной лавки. Мы стали расходиться, хотя и делали это нарочито медленно. Первыми стали уходить заступающие на вахту. С мечом на поясе, держа в руке белый узелок с чистым обмундированием, уходящий становился «смирно» у дверей, кланялся и произносил прощальные слова своим товарищам. Как боевые товарищи, мы уже были настолько тесно связаны, что в каждом взгляде было гораздо больше, чем можно было выразить потоком слов.
К полудню вся подготовка к походу была закончена. Высоко вверху на гигантской надстройке взвился боевой флаг «Ямато». Все — люди, оружие, механизмы — находилось в немедленной готовности к бою.
В 16:00 последние корабли когда-то могучего японского флота вышли в свой последний поход. Гигантский «Ямато», неся флаг командующего 2-м флотом, шел под эскортом легкого крейсера «Яхаги» и эсминцев: «Фуюцуки», «Суцуцуки», «Юкикадзэ», «Касуми», «Исокадзэ», «Хамакадзэ», «Хацусимо» и «Асасимо». Имея ход 12 узлов, мы быстро проскочили пролив Бунго и вышли в открытое море, взяв курс на юг. Зазвенела тетива, выпуская из Императорского лука последнюю стрелу!
В мои обязанности на мостике входило инструктировать сигнальщиков, принимать их доклады и в свою очередь передавать эти доклады командиру или его помощникам. Слева от меня находился вице-адмирал Ито Сейити, командующий соединением, а справа — контр-адмирал Морисита Нобуей — начальник его штаба. Я очень гордился своей службой и был искренне счастлив.
В 18:00 всем в последний раз было приказано построиться на баке, но поскольку командир не мог покинуть свой пост, старший офицер зачитал в торжественной тишине приказ Главнокомандующего Объединенным флотом, который заканчивался словами: «Превратим эту операцию в поворотный пункт всей войны!» Затем все хором исполнили национальный гимн «Кимигайо», завершенный воинственными криками и троекратным «банзай» в честь Его Императорского Величества.
Разрезая волны, «Ямато» тяжело подминал под себя пену от кильватерных следов идущих впереди кораблей эскорта. С левого и правого борта, неся по носу большие буруны, шли эсминцы непосредственного охранения.
Находясь на мостике, я невольно подслушал разговор наших адмиралов. Наш удар по кораблям противника в районе Окинавы был скоординирован с ударом самолетов камикадзе. Поэтому было необходимо «что-то», что могло бы отвлечь на себя максимальные силы американской авиации. «Ямато» более всего подходил на роль подобной «приманки», а девять кораблей его эскорта нужны были только для того, чтобы несколько продлить жизнь флагманского суперлинкора, распыляя силы противника. Таким образом, отвлекая на себя; как можно большие силы американской авиации; мы открывали дорогу летчикам-самоубийцам, предоставляй им возможность нанести по противнику максимальный по силе удар. Далее план предусматривал, что если мы уцелеем в этой диверсионной фазе операции, то затем быстро сближаемся с кораблями противника у Окинавы и стараемся своей чудовищной артиллерией нанести ему максимальный урон. Для этого «Ямато» принял на борт полный груз боезапаса для всех видов оружия, которое он имел. Груз боезапаса был полным, но в цистерны линкора было залито топлива только на один конец пути. Только, чтобы дойти до Окинавы! Это, конечно, была чисто самоубийственная операция. Риск, даже большой, пробуждает мужество, а приказ покончить самоубийством порождает отчаяние.
Какой потрясающей и беспрецедентной должна стать наша операция в истории морских сражений! И как оно все обернется? Офицеры, в большинстве своем все понимали. Я помню разговоры и споры в кают-компании:
«Вы знаете, в каком состоянии сейчас находится наша авиация? Ее силы уже фактически сведены к нулю!» «Вы видели рапорты о том, сколько американских кораблей собралось у Окинавы? Наше соединение вообще ничего из себя не представляет по сравнению с ними…» «Мы ничего не знаем о планах противника и бредем на ощупь, как в темную ночь без фонаря…» «Нас еще могут атаковать американские лодки на выходе из пролива Бунго…» «На полпути к цели мы можем стать добычей для авиаторпед противника». Это последнее предсказание имело много сторонников среди молодых офицеров и насколько точным оно оказалось!
Между тем, как я уже говорил, мы вышли из пролива Бунго, где проходил условный водораздел между «дружескими» и «вражескими» водами.
Внезапно с гидроакустического поста пришло сообщение, что гидролокатор обнаружил шумы, напоминающие подводную лодку. Мы стали вглядываться в тьму, используя нашу прекрасную оптику, подготовившись к неминуемой торпедной атаке. Полагаться полностью на гидролокатор было нельзя, и в темноте ночи мы чувствовали себя совершенно беспомощными.
Перехваченное радиосообщение противника давало точно наш курс и скорость. Противник отслеживал наш путь буквально поминутно.
Было 23:45. Через 15 минут я должен был заступить на вахту как командир группы сигнальщиков. Выйдя из радиолокационной рубки, я стал подниматься по трапу на мостик. Ветер прижал мое тело к стальным поручням, как листок бумаги. Я был совершенно один и понял, что это вряд ли еще повторится. Зная курс корабля, я повернулся в том направлении, где осталась Япония и мой родной дом. Вцепившись в поручни трапа, я склонил голову в краткой молитве…
На затемненном мостике, казалось, не было никого. Разглядеть можно было только неясные в темноте силуэты примерно двадцати офицеров и матросов, молча и сосредоточенно делавших свое дело. Чтобы в темноте можно было отличить друг от друга представителей высшего командного состава, на задней стороне их фуражек фосфорическим светящимся составом были написаны звания и фамилии. Эти светящиеся в темноте иероглифы придавали всей обстановке на мостике какой-то совершенно фантастический и сверхъестественный вид.
На рассвете 7 апреля отряд прошел через пролив Осуми и повернул на юго-запад. С катапульты «Ямато» был запущен один из бортовых разведывательных гидропланов. Видимо, кто-то решил, что нет никакого смысла отправлять самолет на дно вместе с линкором, и он был направлен на базу морской авиации в Кагосиме.
В небе не было видно ни одного нашего самолета. Мы были в буквальном смысле слова брошены на произвол судьбы. Но сколько бы самолетов высшее командование ни выделило бы для нашего прикрытия с воздуха, они все равно были бы каплей в море в сравнении с тем количеством боевых машин, которые противник имел возможность бросить против нас. Наше прикрытие, даже если бы оно и было, мгновенно оказалось бы смято и уничтожено.
Попадание авиабомбы в «Ямато»
С приближением рассвета подводная лодка прекратила слежение за нами, но ее тут же сменили две американские летающие лодки типа «Мартин». Они кружились над нами, держась за пределами дальности огня наших зениток, которые время от времени вели по ним огонь, пытаясь отогнать. Американцы умело маневрировали, искусно держась на пределе дальности нашего огня. Наша радиолокационная станция практически бездействовала из-за плохой погоды. Нижняя кромка туч была очень низкой, а видимость — плохой. А американцы были просто ловкачи! Они то скрывались в облаках, то появлялись из них, продолжая тенью следовать за нами.
Шедший с нашего правого борта эсминец «Хацусимо» неожиданно начал отставать, подняв сигнал: «Авария в машине!» По радио с него сообщили что постараются произвести ремонт своими силами и нас догнать. Несмотря на то, что на мостике «Ямато» шла кипучая деятельность, там господствовала абсолютная тишина, очень напоминающая затишье перед бурей. За горизонтом уже растаяли берега южной оконечности острова Кюсю. С каждой секундой увеличивалось расстояние между нами и нашей любимой родиной.
Держась на курсе 250°, мы прошли мимо нескольких небольших пароходов. Они просигналили: «Счастливого плавания! Желаем удачи!». «Хацусимо» оставался все дальше и дальше за кормой. Опасаясь, что самолеты противника нападут на одинокий корабль, мы повернули обратно, чтобы позволить эсминцу соединиться с нами, а затем вернулись на прежний курс.
Около 09:00 я поднялся в радиолокационную рубку на самом верхнем ярусе надстройки. В это время была не очередь «Ямато» вести радиолокационное наблюдение (корабли были разделены на две группы, ведущие радиолокационное наблюдение посменно).
Пользуясь этим, личный состав радиолокационной службы бездельничал, наслаждаясь недавно выданными подарками Его Императорского Величества в виде сигарет и ликера, который разливали по стаканчикам из пущенной по кругу фляжки. В разгар веселья появился вестовой из нашей кают-компании и радостно объявил мне: «Господин лейтенант Ёсида! Сегодня будет подан праздничный завтрак с сируко (суп из красных бобов, заправленный сахаром и подаваемый вместе с рисовым тортом)!» Широкая улыбка вестового показывала, какую радость ему доставляет сообщать столь приятные новости.
Тучи продолжали сгущаться, и неожиданно хлынул ливень, сведя видимость практически к нулю и приведя в ярость всех сигнальщиков на мостике.
Полуденный обед был простым и скудным, хотя белый рис на пару оказался довольно вкусным. Затем был подан черный чай, который мы пили до тех пор, пока не вздулись животы. Но с каждым глотком чая ощутимо спадала напряженность, и я отправился на мостик, мало думая о том, что вахта, на которую я заступаю, станет моей последней вахтой на линкоре «Ямато».
К 12:00 отряд прошел половину пути до Окинавы. Широко улыбнувшись, адмирал Ито сказал: «Две утренние вахты прошли, и все в порядке. Не так ли?».
Через 20 минут радиолокатор обнаружил приближение большого количества самолетов. По переговорному устройству было слышно, как с кормового радиолокационного поста хриплый голос докладывал расстояние до приближающихся самолетов и их курс. Это было так похоже на наши обычные учения, что с трудом верилось в приближение настоящего боя. Но сомневаться уже не приходилось. Прожекторным сигналом было сообщено на другие корабли о приближении противника, а на линкоре завыли сирены воздушной тревоги. Росло напряжение, все сигнальщики впились глазами в бинокли, следя за указанным радаром направлением приближения самолетов.
Напряженную атмосферу прорвал резкий крик сигнальщика N 2: «Два торпедоносца типа «Грумман», 25° с левого борта, высота 4000 метров, пересекают наш курс». Самолеты противника уже были видны невооруженным глазом.
«Пять самолетов, десять, более 30!» — продолжал выкрикивать сигнальщик с растущей тревогой к голосе, когда огромный строй самолетов противника, с ревом пробив низкую облачность, стал описывать над нами широкие круги по часовой стрелке.
«Более 100 самолетов противника направляются к нам!» — крикнул штурман. «Открыть огонь», — приказал командир, и его команда потонула в грохоте наших 24 зенитных орудий и 150 скорострельных автоматов и в громе орудий эсминцев сопровождения.
Во время оглушительных взрывов стоящий недалеко от меня матрос был убит осколком снаряда. Истекая кровью, с глухим шлепком он ударился головой о броню рубки.
Идущий с нашего левого борта эсминец «Хамакадзэ» получил попадание и стал тонуть. Его корма задралась высоко в воздух, и буквально секунд через 30 на месте эсминца видна была только взметающаяся пена бурлящего водоворота. Со всех сторон к нам молча и зловеще направлялись серебристые пенящиеся змеи торпедных следов. Расстояния и углы приближения были быстро определены, и «Ямато» резко положил руль, чтобы встать параллельно этим страшным змеям и избежать их смертельного удара. Наиболее важным теперь становилось наблюдение и мгновенное принятие правильных решений на основе возможно более быстрого расчета.
На режиме полного боевого хода в 26 узлов мы отчаянно маневрировали, крутыми зигзагами закладывая невероятные циркуляции. Вибрация и тряска были просто ужасными! Закладывал уши свист падающих градом бомб, по мостику хлестали пушечно-пулеметные очереди американских истребителей. Некоторое время каким-то чудом нам удавалось уклоняться от торпед, проходящих порой буквально на волосок от корабля, но в 12:45 первая торпеда угодила в носовую часть левого борта. Затем две бомбы взорвались на корме, но линкор оставался на ровном киле. К этому моменту закончила атаку первая волна самолетов противника. Это были главным образом, пикирующие бомбардировщики «Хеллдайвер» и торпедоносцы «Авенджер», сопровождаемые истребителями «Хеллкет».
«Судя по мастерству и мужеству, — заметил начальник штаба, — это, должно, быть самые прекрасные летчики, которые есть у американцев!»
«Да, но в нас попала всего одна торпеда», — с самодовольной улыбкой ответил штурман. Однако никто на мостике не разделял его радости и самодовольства. Скрестив руки на груди, адмирал Ито молча смотрел, как санитары на носилках уносили с мостика тела трех убитых пулеметными очередями американских истребителей.
Командир боевой части (БЧ) связи подошел ко мне и сказал: «Кормовой радиолокационный пост поврежден бомбами. Там никто не отвечает. Проверьте, что там случилось, и доложите мне. Только быстро!»
Кормовой пост поврежден бомбами! Перед моими глазами сразу встали лица лейтенанта Омори, старшины Хасегавы и других моих товарищей но службе. Если бы не моя вахта на мостике, я тоже должен был бы находиться на кормовом посту.
Задыхаясь в клубах стелящегося над палубой дыма, я стал пробиваться на корму. Трап, ведущий в радиолокационную рубку, был уничтожен взрывом. Я нашел какой-то конец, привязал его к поручням и соскользнул вниз. Несмотря на массивные стальные переборки, рубка была расколота пополам, как ореховая скорлупа, а само помещение поста почти полностью уничтожено. Не осталось даже следа от наших станций, приборов и другого электронного оборудования — бомба уничтожила все. Находящиеся на посту люди были разорваны на куски. Останки человеческих тел были разбросаны во все стороны. Это все, что осталось от восьми человек!
Рев авиационных моторов возвестил о подходе новой атакующей волны американских самолетов. Линкор, видимо, заложил крутую циркуляцию, палуба задрожала и стала уходить у меня из-под ног. Схватившись за какой-то поручень, я взглянул вверх и увидел около 20 американских самолетов, приближающихся к нам на огромной скорости. Почему-то в голове мелькнула мысль: «Здесь не то место, где мне хотелось бы умереть. Мое место на мостике!» Вжав голову в плечи, я побежал обратно. В тот момент, когда я добрался до трапа, яркая вспышка на мгновение ослепила меня, а ударная волна сбила с ног. Вскочив на ноги, я увидел клубы белого дыма, валящие с того места, где только что находился пост управления зенитным огнем.
Крупнокалиберные очереди с вражеских самолетов били о стальные плиты вокруг меня. Не знаю, уж как я добрался до мостика и доложил о том, что увидел, командиру БЧ…
Немного придя в себя, я огляделся. На корме бушевал пожар. Белый дым поднимался над полетной палубой, катапульты были разбиты. Близкие разрывы авиабомб поднимали огромные белые столбы воды, через которые наш корабль продирался, как через чащу какого-то сказочного леса. Водяные столбы обрушивались на мостик, где мы все промокли до нитки. Я помню, что машинально вытирал штурманский столик какой-то тряпкой досуха. Следующее, что я помню, так это как я был взрывом сбит с ног и больно ударился головой о переборку, потеряв на какое-то мгновение сознание. Вскочив, я увидел, что в штурманской рубке вперемешку с разбитыми приборами лежат убитые и раненые. Один из офицеров сидел на палубе, уставившись взглядом в одну точку. Он был в шоке. Я ударил его по щеке, чтобы привести в чувство. Он пришел в себя, его лицо и взгляд приняли какое-то трогательное, детское выражение.
Вторая волна самолетов противника, всадив еще несколько торпед в наш левый борт, развернувшись, взяла курс на свои авианосцы. Контрзатоплением отсеков мы пытались выровнять крен, но большие людские потери среди участвующих в борьбе за живучесть и разрушения водоотливных систем постоянно усложняли эту работу. Распоряжение о затоплении отсеков правого борта привело к тому, что вода, врывающаяся в отсеки из открытых кингстонов, как и вода, которая врывалась через торпедные пробоины левого борта, приводила к гибели людей, несущих вахту в котельных и машинных отделениях правого борта.
Машинные и котельные вахты гибли на месте под струями раскаленного пара, вырывавшегося из разбитых котельных систем, и под потоками холодной воды, хлынувшей из пробоин и кингстонов. На эти жертвы шли сознательно, но они мало к чему привели. Крен «Ямато» продолжал увеличиваться.
Не успела закончить свои действия вторая волна американских самолетов, как появилась третья. Количество жертв на мостике увеличилось до опасного предела. Из строя уже выбыла примерно половина личного состава ходовой вахты. Хотя стало не так тесно.
Спустившись в радиолокационную рубку, я увидел, что по всему помещению разбросаны обломки приборов и оборудования, разбитых попаданием осколков авиабомб и в не меньшей степени страшной тряской от отдачи наших собственных орудий главного калибра, которые вели огонь по самолетам противника специальными 18-дюймовыми снарядами. Весь личный состав радиолокационного поста, покинув свои места, где-то укрылся. Позднее я узнал, что они все пошли на дно вместе с кораблем, так и не выбравшись из своего укрытия. Это часто случается с людьми, которые во время боя в панике покидают свой боевой пост.
Пришло также сообщение, что радиорубка, находящаяся в водонепроницаемом отсеке, оказалась полностью затопленной. Погибли все радисты во главе с командиром группы, а также и все оборудование радиосвязи. Отныне «Ямато» мог полагаться только на флажные и световые сигналы. Что мог теперь предпринять такой современный гигант, как «Ямато», решившись речи и слуха, вынужденный в разгар боя объясняться исключительно жестами.
Примерно в 3000 метрах впереди «Ямато», без хода, мертвой глыбой лежал на воде крейсер «Яхаги», сигналом подзывая к себе эсминец «Исокадзэ». Заметив это, одна группа самолетов, нацелившаяся было на «Ямато», изменила курс, начав пикирование на эти два корабля. «Яхаги» был изрешечен более чем десятью торпедами и пошел на дно, оставив только взметнувшуюся серую пену огромного водоворота. «Исокадзэ» тоже остановился, потеряв ход, окутавшись клубами черного дыма.
Однако следовавшие с правого и с левого борта линкора эсминцы «Фуюцуки» и «Юкикадзэ» просигналили, что у них все в порядке. Это все, что осталось целым из девяти кораблей нашего эскорта. Остальные семь либо стояли баз хода с опасным креном, либо уже затонули.
Третья волна самолетов противника прекратила атаки, и неожиданно наступила тишина. В небе больше не было американских самолетов. Впервые после начала боя мы получили передышку. Но было уже поздно. Торпеды, бомбы и снаряды противника привели состояние дел на борту линкора к полному хаосу. Никакой связи с разными частями корабля не было и восстановить ее не представлялось возможным. Вся цепь командования была полностью нарушена. Это привело к хаосу, когда отданные приказания не выполнялись или выполнялись совершенно не так, как было задумано. С высоты мостика я видел, как на корме матросы отчаянно пытались погасить бушующий пожар, который разгорался все сильнее. Палуба линкора была превращена в груду обломков из причудливо изогнутых, рваных и смятых стальных листов. Все орудия главного и вспомогательного калибра уже не могли действовать из-за неумолимо увеличивающегося крена. Вести огонь еще могли лишь несколько зенитных автоматов.
Никто уже не докладывал ни об убитых, ни о раненых. Их никто не считал, да и считать было некому. Взрывом бомбы был уничтожен пункт первой помощи, убив врачей и санитаров, а также и тех, кому они оказывали помощь. К этому времени погибших было уже столько, что у меня в голове все перепуталось и я не мог уже четко сказать, кто еще жив, а кто уже погиб.
Мое оцепенение прошло, и я почувствовал голод. Оба кармана моего дождевика были набиты галетами, и я начал их жевать, не спуская настороженного взгляда с кренометра. Галеты были просто восхитительными на вкус. В этот момент, ревя моторами, появились новые волны атакующих самолетов. Пользуясь нашей уменьшившейся скоростью, самолеты противника пытались торпедами заклинить или уничтожить наш руль, нацеливая смертоносные рыбины в корму. Мы уже не могли уклоняться от торпед и нам ничего не оставалось, как, сжав в бессильной ярости зубы, ждать неизбежного взрыва в корме.
У нас еще была телефонная связь с рулевым отделением, и командир групп рулевых принимал команды на руль и докладывал на мостик о постепенном затоплении смежных с румпельным отделением отсеков. Когда сильный взрыв на корме тряхнул весь корабль, мы услышали его слова: «Нас затопляет! Нас затопляет!» — и связь прервалась.
Мы подняли флажный сигнал, дублированный прожектором: «Не могу управляться!» Это был фактически сигнал бедствия и последний флаг, поднятый над «Ямато». Над кормой поднималась стена пламени, и мне на мгновение показалось, что сама корма поднялась в воздух вслед за огромными столбами огня. Когда румпельное отделение и помещение рулевых машин оказались затопленными, главный руль был заклинен в положении «право-на-борт», а вспомогательный руль — в положении «лево-на-борт». Изменить положение рулей не представлялось возможным. Огромный корабль стал двигаться по кругу против часовой стрелки. Паралич смерти сковывал все наши движения!
Из трубы валили клубы черного дыма. Крен стал внезапно увеличиваться, а скорость уменьшилась до семи узлов! Теперь мы были легкой добычей для самолетов врага. И как будто всего этого было мало, эсминец «Касуми» вдруг пошел прямо на нас с явным намерением таранить правый борт «Ямато». У него уже, видимо, не действовал руль, поскольку на мачте, как и у нас, был поднят сигнал: «Не могу управляться!» При нашей обоюдной беспомощности, казалось, избежать столкновения было невозможно. В последний момент эсминец все-таки ухитрился проскользнуть мимо нас, содрав краску с нашего борта.
А между тем наш крен уже достиг 35°! И именно в этот момент, как бы ожидая, когда мы очутимся в совершенно безвыходном положении, из облаков вывалилась очередная группа атакующих самолетов и ринулась на нас. Эта атака на беспомощный «Ямато» была, как говорится, обречена на успех.
Уклоняться от бомб уже не было никакой возможности. Один за другим взрывы прямых попаданий сотрясали корабль, превращая все надстройки, мостики, переходы, посты управления в груды обломков, калеча и убивая людей. Лежа ничком на палубе, закрыв голову руками, я всем телом ощущал предсмертные конвульсии огромного линкора.
Откуда-то доносился подбадривающий голос командира: «Держитесь, ребята! Держитесь!» Могли ли многие вообще услышать его слова? Электроэнергии на корабле уже не было, боевая трансляция не работала, громкоговорители умолкли.
Гигантский столб воды внезапно поднялся около миделя левого борта. Обрушившись на мостик, этот столб воды чуть было не смыл всех за борт, сбивая с ног тех последних, кто еще осмеливался стоять. Я не могу точно сказать, сколько бомб и торпед попало в нас на этот раз, но кренометр снова стал показывать быстрое увеличение крена. Я уже не лежал, а фактически сидел на наклонной палубе, удобно опираясь на нее спиной, как в кресле. Я даже умудрялся в таком положении перемещаться.
Затем неожиданно наступила полная, пугающая тишина. В воздухе над нами больше не было ни одного самолета противника! Неужели мы все-таки уцелеем после того, что случилось с нами? На корабле установилось относительное спокойствие, оставшиеся в живых стали немного приходить в себя. Но проклятая стрелка кренометра продолжала медленно двигаться по шкале.
Взрыв боезапаса линкора «Ямато»
Я слышал, как старший офицер доложил командиру срывающимся от волнения голосом: «Безнадежно! Крен остановить уже невозможно!» Громким голосом я сообщил эту информацию всем на мостике.
Беспорядочными группами люди стали собираться на верхней палубе. Откуда-то появилась группа штабных офицеров и ползком по палубе добралась до командующего флотом. Произошло какое-то короткое совещание, после которого адмирал с трудом поднялся на ноги, за что-то держась рукой. Начальник штаба тоже поднялся и отдал честь. Наступило довольно продолжительное молчание, в течение которого командующий и начальник штаба с печалью смотрели друг на друга. Затем адмирал огляделся вокруг, с достоинством обменялся рукопожатиями со своими штабными офицерами и, не слушая никаких возражений, решительно направился в свою походную каюту за мостиком. Это был последний раз, когда кто-либо видел командующего 2-м флотом вице-адмирала Ито Сейити.
К этому времени на мостике уцелело едва ли 10 человек. Мертвая тишина была неожиданно нарушена новой серией разрушительных взрывов, один их которых полностью уничтожил группу матросов, пытавшихся покинуть линкор самостоятельно.
Я услышал, как командир спросил: «Что с портретом Его Императорского Величества? Цел ли он?» Офицер, отвечающий за портрет, ответил, что портрет Императора цел и он отвечает за него своей жизнью. Мы увидели, как штурманские офицеры во главе со старшим штурманом привязывают себя к поручням, чтобы избежать бесчестья любого моряка, которому удается пережить свой погибший корабль. Мы начали делать то же самое, когда услышали громыхающий гневом голос начальника штаба: «Эй! Что вы делаете? А ну-ка, быстро в воду и спасайтесь! Вы еще слишком молоды, чтобы так погибать!»
Адмирал подскочил к нам и уже тоном приказа велел всем отвязываться и бросаться за борт. По привычке беспрекословно выполнять его приказы, мы отвязались и стали готовиться покинуть «Ямато».
На последнем совещании, которое адмирал Ито провел со своим штабом, было решено немедленно прекратить все действия по борьбе за живучесть корабля как безнадежные, без минуты промедления покинуть линкор и попытаться спасти как можно больше личного состава. Мы еще ничего об этом не знали, но корабли эскорта были об этом решении оповещены сигналом. Аварийный световой сигнал на клотике передал сообщение на эсминцы: «Подойти ближе, подойти ближе!» Эсминцы не осмелились подойти к борту «Ямато» из-за опасения пострадать от взрывов и от того водоворота, который образовался бы на месте гибели гигантского линкора и захватил бы маленькие корабли в смертельную ловушку.
Казалось, что линия горизонта, ставшая почти вертикально, совершенно сошла с ума от всех событий этого безумного дня. Темные волны уже почти захлестывали площадку боевого мостика, находящуюся на высоте почти 20 м над верхней палубой, когда «Ямато» все еще держался на воде с невероятным креном в 80°!
Рассыльный командира бегал по всем помещениям огромной надстройки и передавал приказ: «Всем покинуть корабль!» Одновременно с этим передали приказ: «Всем наверх!» Но было уже слишком поздно, чтобы спасти людей, находившихся внизу, хотя командир делал все возможное, чтобы приказ дошел и до них.
Откуда-то сверху рядом со мной упали две кодовых книги. По привычке, не осознавая толком, что я делаю, я сунул их в ящик штурманского столика. Я не знал, оставаться ли мне на своем боевом посту и погибнуть, как предпочли сделать старшие офицеры, или попытаться спастись.
Почему-то меня упорно преследовала мысль попытаться переползти на другое крыло мостика и убедить штурманов отвязаться и спастись. Кажется, мне удалось добраться до них, но они не слушали меня, а только пристально смотрели на набегающие волны. Я мог видеть гроздья людей, висевших на боковом киле правого борта, который уже вылез из воды. Они что-то кричали, и я неожиданно понял, что это троекратное «банзай» в честь Его Величества.
Палуба стала совсем вертикально, и огромный боевой флаг «Ямато» коснулся волн, которые бились уже о верхнюю палубу. Люди прыгали в воду с киля правого борта, срывались и отвесно летели через палубу на левый борт, отчаянно пытались отплыть подальше от гибнущего гиганта, чтобы избежать смерти в водовороте. «Ямато» еще лежал на боку, когда вблизи его образовался огромный водоворот глубиной не менее 50 метров. Многие погибли в нем, других разбросало во все стороны. Этот страшный хоровод из человеческих тел был ужасен в своей сверхъестественной неправдоподобности.
«Ямато» издавал уже свой последний вздох, лежа в воде с креном в 90°! Снаряды огромных 460 мм орудий начали выпадать из своих камор на снарядных стеллажах боевых погребов, ударяясь о стальные плиты бронированных переборок и производя первые взрывы. Это создавало большую вероятность того, что спастись не удастся никому. Когда же «Ямато», наконец, исчез с поверхности моря, унося с собой примерно 2000 бронебойных и фугасных снарядов главного калибра, раздался страшный взрыв, гром и сотрясение от которого смешались со смертельным свистом сжатого воздуха, вырвавшегося из развороченного корпуса, и новыми взрывами в боевых погребах. Страшные подводные качели подхватили меня, то поднимая куда-то ввысь, то кидая в какую-то бездонную пропасть, сплющивая под натиском моря. Задыхаясь и захлебываясь, кружась в бешеном водовороте в неестественно зеленоватых сумерках подводного мира, я инстинктивно отчаянно пытался двигаться в сторону блеклого света, пробивающегося с поверхности. Я ничего не могу сказать толком, но в какой-то момент совершенно неожиданно, каким-то чудом, я вынырнул на поверхность!
На том месте, где перевернувшийся гигант ушел под воду, были языки пламени, от которых, сгущаясь и поднимаясь высоко в небо, шли клубы черно-багрового дыма, принимавшие постепенно форму огромного гриба. (Позднее очевидцы с эсминцев рассказывали, что клубы дыма от взрыва «Ямато» поднялись на высоту 6000 метров и фантастический «гриб» был виден в Кагосиме на острове Кюсю…)
Клокочущая вода снова потянула меня на дно, но через несколько секунд новый взрыв опять выбросил меня на поверхность. Не успев глотнуть воздуха и несколько очухаться, я увидел страшную картину, которую не забуду до конца своих дней. Огромная труба «Ямато», втягивая воду, стала засасывать в себя барахтавшихся в волнах людей. Вереница голых человеческих тел, исчезающих в трубе огромного погибающего чудовища, постоянно стоит у меня перед глазами. Находись я метров на 10 ближе, я был бы среди них.
Когда меня снова выбросило на поверхность, я почувствовал, как мазут режет мне глаза. Я пытался вытереть лицо, судорожно глотая воздух. Вокруг меня плавали мертвые тела и большое количество разных обломков, чернели головы еще живых, державшихся небольшими группами. Это было все, что осталось от самого могучего в мире линкора после двухчасового боя с самолетами.
Пошел дождь, как бы знаменуя окончание одного боя и начало другого — на этот раз боя за жизнь против кровоточащих ран, холодного моря, покрытого мазутом, и акул. Многие раненые кричали от боли, хотя мазут сыграл тут положительную роль, остановив кровотечение.
Самолеты с американских авианосцев продолжали кружиться над нами, но, к счастью, все их внимание привлекали уцелевшие эсминцы, так что мы могли, по крайней мере без помех с их стороны, заниматься спасением своих жизней, получив передышку от бесконечного ливня раскаленной стали.
Я слышал, как младший артиллерийский офицер крикнул: «Всем офицерам! Собрать вокруг себя людей!» Необходимость действовать вывела меня из состояния полузабытья. Я стал собирать матросов, плававших вокруг меня, подбадривая их и призывая беречь силы.
Необходимы были плоты, чтобы погрузить на них тяжелораненых, которые еще держались на воде. Обломков разных было много, но соорудить из них плот было невозможно. А между тем холодная вода стала собирать свою дань с чудом уцелевших в самой страшной из морских катастроф.
Внезапно один из маячивших вдалеке эсминцев пошел прямо на нас. Напрягая последние силы, мы поплыли навстречу ему. Но эсминец, не снижая хода, прошел мимо, накрыв нас волной и отбросив еще дальше и, врезавшись носом в другую группу спасающихся, утопил многих из них. Тут только мы заметили, что его орудия ведут яростный огонь по кружащимся вокруг самолетам противника, а на мачте специально для нас поднят флажной сигнал: «Подождите немного!»
Я успокаивал кричащих в отчаянии людей, убеждая их еще немного потерпеть.
Эсминец развернулся и, еще яростно отбиваясь от наседавших самолетов, направился к нам, остановившись метрах в двухстах. Жаждавшие спастись первыми и возбужденные этим желанием, держась за разные плавающие обломки, поплыли к эсминцу, считая, что легко доберутся до него. Но было очевидно, что такая спешка отнимет у них последние силы и не даст им доплыть до эсминца. Покрытая мазутом вода была тягучей, как варенье, каждый метр давался нам с огромным трудом.
Когда мы приблизились к эсминцу, отчаянные крики и просто вой слышались со всех сторон. С палубы стали кидать спасательные концы, и тут проявился весь ужас человеческого эгоизма, ничем не прикрытого перед лицом смерти. Первые двое матросов, добравшись до конца, яростно вцепились в него, но тут же сорвались со скользкого от мазута каната, ушли под воду и больше не появились на поверхности. Другого матроса уже вытаскивали из воды на борт, когда какой-то его товарищ по несчастью, видимо потеряв от страха здравый смысл, повис у него на ногах. В результате оба сорвались в воду и погибли. Когда еще одного матроса вытаскивали на эсминец, я увидел, как чья-то длинная рука потянулась, чтобы схватиться за него. Я успел ударить по руке, отбросив ее в сторону. Все мы, находящиеся в воде, были в равно отчаянном положении, и я пытался спасти как можно больше людей, по мере сил организовывая их и пытаясь локализовать панику. Поэтому можно представить себе мое потрясение, когда я неожиданно обнаружил, что остался в воде один. Где же все остальные? Сколько же человек удалось спасти? Неужели только четырех? Значит, большинство, как слепые котята, утонули.
В этот момент корабль начал движение, и несколько голосов крикнули мне с палубы: «Давай, быстрее!» Я увидел шторм-трап, сброшенный с палубы и повисший поперек борта в опасной близости от кормы, где вода вспенивалась от работы винтов. Но это был мой последний шанс. Я рванулся вперед и вцепился в трап, который туго натянулся под тяжестью моего тела. Из-за хода эсминца меня потащило вдоль борта и мне показалось, что меня разорвет пополам, настолько вцепившиеся в меня волны не хотели отпускать свою добычу. Мои руки стали скользить. Отчаянье и жажда жизни придали мне какую-то невероятную силу, я мертвой хваткой вцепился в трап и продолжал висеть на нем, как беспомощная кукла, вываленная в крови и мазуте.
Наконец, трап подтянули к палубе и двое матросов, схватив меня за руки, вытащили на борт эсминца. Я лежал ничком на палубе в полузабытьи, не в силах даже поднять голову. Я чувствовал, как чьи-то руки раздевают меня, а кто-то сунул мне пальцы в рот, чтобы я выблевал из себя мазут, которого вдоволь наглотался. Матрос наклонился надо мной и спросил: имеются ли в моем кителе и брюках какие-нибудь ценные вещи? Я даже не понял сначала о чем речь: неужели в такой обстановке можно еще думать о каких-то ценных вещах? Затем меня завернули в одеяло, после чего один из матросов сказал: «Вы ранены в голову, господин лейтенант. Надо быстрее сделать перевязку». Я и понятия не имел, что был ранен, и, хотя мне пояснили, что на голове довольно глубокая рана, я не чувствовал никакой боли. Спотыкаясь и держась за переборки, я доковылял до лазарета, который в этот день на эсминце «Фуюцуки» больше походил на морг. Врачи эсминца, одетые в забрызганные кровью белые халаты, едва успевали оказывать первую помощь вытащенным из воды.
С меня смыли мазут и наложили несколько швов на голову. Я так и не чувствовал боли. Корабль был наполнен страшным запахом крови и смерти — мучительно тошнотворным и совершенно непереносимым. Последний поход «Ямато» закончился. Мы возвращались домой.
По словам спасшегося старшины сигнальщика, командир «Ямато» контр-адмирал Арига Косаку доблестно погиб вместе с кораблем. Позднее я узнал, что наш старший помощник, капитан 1-го ранга Номура Дзиро, был подобран эсминцем «Юкикадзэ». Это меня очень удивило, так как большую часть боя старпом находился в нижних помещениях «Ямато». Только после того, как уже все орудия линкора вышли из строя, старпом выбрался на верхнюю палубу, где руководил распределением среди уцелевших оставшегося со вчерашнего дня продовольствия — печенья, галет и сигарет. Потом он приложил руку к голове, как бы что-то вспоминая. Внезапно вспомнил, что это был «зов физиологической потребности», и приказал матросам встать в строй и помочиться, если кто желает. Затем раздался взрыв, которым старпома сбросило в море, и он был спасен.
Я проснулся утром 8 апреля. Сон полностью восстановил мои силы. Умывшись, я вышел на верхнюю палубу, и яркое весеннее солнце ударило мне в глаза. Глаза еще резало временами от мазута, как бы напоминая мне, что я оказался одним из немногих уцелевших во вчерашнем бою. Вскоре на горизонте возникли контуры гористого берега. От красоты прибрежных гор у меня перехватило дыхание и я радостно вздохнул, несмотря на все пережитое.
Как чудесно все-таки быть живым!
